Неточные совпадения
Не шевельнул он ни глазом, ни бровью во все время
класса, как ни щипали его сзади; как только раздавался звонок, он бросался опрометью и подавал учителю прежде всех треух (учитель ходил в треухе); подавши треух, он
выходил первый
из класса и старался ему попасться раза три на дороге, беспрестанно снимая шапку.
Нехлюдов, еще не
выходя из вагона, заметил на дворе станции несколько богатых экипажей, запряженных четвернями и тройками сытых, побрякивающих бубенцами лошадей;
выйдя же на потемневшую от дождя мокрую платформу, он увидал перед первым
классом кучку народа, среди которой выделялась высокая толстая дама в шляпе с дорогими перьями, в ватерпруфе, и длинный молодой человек с тонкими ногами, в велосипедном костюме, с огромной сытой собакой в дорогом ошейнике.
Попав
из сельской школы по своим выдающимся способностям в гимназию, Набатов, содержа себя всё время уроками, кончил курс с золотой медалью, но не пошел в университет, потому что еще в VII
классе решил, что пойдет в народ,
из которого
вышел, чтобы просвещать своих забытых братьев.
Вместо этого переезда я осуществил свою мечту,
вышел из шестого
класса кадетского корпуса и начал готовиться на аттестат зрелости для поступления в университет.
В пансионе Рыхлинского было много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились с этой рукописной литературой. В одном
из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «
Выхожу задумчиво
из класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа». По вопросу о том, «был ли Лютер гений или плут», бедняга говорил слишком вольно, и
из «чувства законности» он сам желает, чтобы его высекли.
Сначала мечты о диссертации, о переводе в другое место, потом женитьба, сладость сонной истомы, карты в клубе, прогулки за шлагбаумом, сплетни, посещения погребка Вайнтрауба, откуда учителя
выходят обнявшись, не совсем твердыми шагами, или — маленького домика за грабником, где порой наставники встречаются с питомцами
из старших
классов…
Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении,
выходили даже во время
классов, напутствовали воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми — усатые гренадеры
из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита.
Как только учитель кончал
класс, я
выходил из комнаты: мне страшно, неловко и совестно было оставаться одному с братом.
— Напротив-с! Там всему будут учить, но вопрос — как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и
выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а
из Демидовского — всем и ничем; наконец, в практическом смысле:
из лицея я
выйду четырнадцатым
классом, то есть прапорщиком, а
из университета, может быть, десятым, то есть поручиком.
Во вторник Передонов постарался пораньше вернуться
из гимназии. Случай ему помог: последний урок его был в
классе, дверь которого
выходила в коридор близ того места, где висели часы и бодрствовал трезвонящий в положенные сроки сторож, бравый запасный унтер-офицер. Передонов послал сторожа в учительскую за классным журналом, а сам переставил часы на четверть часа вперед, — никто этого не заметил.
Многим хотелось бы услышать, что говорит об этом директор, но директор, сверх обыкновения, вовсе не
выходил сегодня
из своей квартиры, только прошел, сильно запоздав, на своей единственный в тот день урок в шестом
классе, просидел там лишних пять минут и ушел прямо к себе, никому не показавшись.
Просидев в уездном училище пять лет, Фома, с грехом пополам, окончил четыре
класса и
вышел из него бравым, черноволосым парнем, со смуглым лицом, густыми бровями и темным пухом над верхней губой.
Стали
выходить пассажиры, в числе которых
из 1-го
класса вышел и князь Григоров, нагруженный пледами и саквояжами, с измятым, невыспавшимся лицом.
В это время подошел пассажирский поезд. Он на минуту остановился; темные фигуры
вышли на другом конце платформы и пошли куда-то в темноту вдоль полотна. Поезд двинулся далее. Свет
из окон полз по платформе полосами. Какие-то китайские тени мелькали в окнах, проносились и исчезали.
Из вагонов третьего
класса несся заглушённый шум, обрывки песен, гармония. За поездом осталась полоска отвратительного аммиачного запаха…
Наступил июнь и время экзаменов. Я был отличным учеником во всех средних
классах, которые посещал, но как в некоторые я совсем не ходил, то и награждения никакого не получил; это не помешало мне перейти в высшие
классы. Только девять учеников, кончив курс,
вышли из гимназии, а все остальные остались в высшем
классе на другой год.
Вероятно, „Бедная Лиза“, „Наталья, боярская дочь“ и драматический отрывок „Софья“ не
выходят у тебя в
классе из рук?» Ибрагимов обиделся и возразил, «что он хорошо понимает, что эти пиесы, несмотря на их прелесть, не приличны для учеников».
А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчет того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодежь ведет себя дурно, очень шумит в
классах, — ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не
вышло, — и что если б
из второго
класса исключить Петрова, а
из четвертого — Егорова, то было бы очень хорошо.
Писарев
вышел вторым воспитанником
из университетского пансиона; он был очень дружен только с одним товарищем своим, Юшневским; они оба получили при выпуске десятый
класс, но имя Писарева, написанное золотыми буквами на мраморной доске, осталось навсегда между именами Жуковского и других отличных воспитанников.
Тринадцати лет он был отдан в университетский пансион и через четыре года
вышел из него вторым учеником десятого
класса.
Выйдя из Правоведения десятым
классом и получив от отца деньги на обмундировку, Иван Ильич заказал себе платье у Шармера, повесил на брелоки медальку с надписью: respice finem, [Предвидь конец,] простился с принцем и воспитателем, пообедал с товарищами у Донона и с новыми модными чемоданом, бельем, платьем, бритвенными и туалетными принадлежностями и пледом, заказанными и купленными в самых лучших магазинах, уехал в провинцию на место чиновника особых поручений губернатора, которое доставил ему отец.
Ломоносов сделался ученым, поэтом, профессором, чиновником, дворянином, чем вам угодно, но уж никак не человеком, сочувствующим тому
классу народа,
из которого
вышел он.
В низших
классах он заставлял кого-нибудь
из мальчиков диктовать и, пока дети писали, сидел на подоконнике с закрытыми глазами и мечтал; мечтал ли он о будущем, вспоминал ли о прошлом, — все у него
выходило одинаково прекрасно, похоже на сказку.
Второй урок по словесности был в пятом
классе. И тут на доске было написано М. Ш., а когда он, кончив урок,
выходил из этого
класса, сзади него раздался крик, точно в театральном райке...
Что бы ни доказывали все подобные факты, мы оставляем их в стороне; мы заговорили о пороках и преступлениях и потому, не
выходя из этой колеи, укажем только на уголовную статистику низших
классов нашего народа.
Он думал о том, как он будет с первых
классов гимназии угадывать «искру Божию» в мальчиках; как будет поддерживать натуры, «стремящиеся сбросить с себя иго тьмы»; как под его надзором будут развиваться молодые, свежие силы, «чуждые житейской грязи»; как, наконец,
из его учеников со временем могут
выйти замечательные люди…
Дело было на одной
из маленьких железнодорожных ветвей, так сказать, совсем в стороне от «большого света». Линия была еще не совсем окончена, поезда ходили неаккуратно, и публику помещали как попало. Какой
класс ни возьми, все
выходит одно и то же — все являются вместе.
В этом причина, почему мы нередко встречаем ученых (вернее, обученных людей), которые обнаруживают очень мало рассудка, и почему
из академий
выходит в жизнь больше нелепых голов, чем
из какого-нибудь другого общественного
класса.
Местными дознаниями было открыто, что Павлушкина мать была когда-то дьячихою, а потом ходила в городе по стиркам, а иногда просила милостыни. Павел был ею воспитан в тяжкой доле и мог бы, кажется, постичь жизнь, но не удался — «все клонил к легкомысленности» и за то был исключен
из третьего
класса и долго болтался «без приделения», и теперь он еще не был совсем определен «во место Аллилуя», а пока только был еще временно приукажен, что
выходило вроде испытания.
Я
вышла из гардеробной, путаясь и поминутно спотыкаясь в непривычно длинном подоле, и пустилась в путь по этажам и коридорам, тщетно пытаясь угадать дорогу, ведущую в
класс.
Какое-то дело заставило его плыть на Низ. Он сел на один
из самых ходких пароходов, ходивших тогда по Волге, на том же пароходе ехали и Патап Максимыч с Никифором Захарычем. Патап Максимыч поместился в каюте. Никифору Захарычу показалось так душно, и он отправился в третий
класс на палубу. Чапурин
из своей каюты через несколько времени
вышел в общую залу. Осмотрелся, видит четырех человек,
из них трое были ему совсем не известны, вгляделся в четвертого и узнал Алексея.
Варя Чекунина, серьезная, не по летам развитая брюнетка, с умными, всегда грустными глазами, была лишена способностей и потому, несмотря на чрезмерные старания, она не
выходила из двух последних десятков по успехам.
Класс ее любил за молчаливую кротость и милый, чрезвычайно симпатичный голосок. Варя мило пела, за что в
классе ее прозвали Соловушкой. Не взяли ее родные потому, что жили где-то в далеком финляндском городишке, да и средства их были очень скромные. Варя это знала и тихо грустила.
Maman поцеловала девочку, как поцеловала меня два месяца тому назад при моем поступлении в институт, так же перекрестила ее и
вышла в сопровождении чужой дамы
из класса.
Едва последняя успела развернуть бумажку, как из-за угла послышалось отчаянное и продолжительное карканье… Мы замерли от страха… М-lle Арно бросилась в угол, но не успела заглянуть туда, как ворона внезапно вылетела из-за карты и стала носиться с отчаянным карканьем по всему
классу.
Вышло что-то невообразимо скверное.
По-прежнему я был учителем и кумиром моей «девичьей команды». Она состояла
из родных моих сестер, «белых Смидовичей» — Юли, Мани, Лизы, и «черных» — Ольги и Инны. Брат этих последних, Витя Малый, убоялся бездны классической премудрости,
вышел из шестого
класса гимназии и учился в Казанском юнкерском училище. Дома бывал редко, и я его, при приездах своих на каникулы, не встречал. Подросли и тоже вошли в мою команду гимназист-подросток Петр и тринадцати-четырнадцатилетняя гимназисточка Маруся — «черные».
Раза два-три
выходили"осечки". Вскочит мальчуган, начнет и напутает;
класс тихо засмеется. Учитель сейчас остановит. Одна девочка и два мальчика отличались памятью: повторяли отрывки
из басен Крылова в три-четыре стиха. Тасю это очень заняло. Она тихо спросила у Рубцова, когда он пододвинулся к их окну...
Петербургский поезд опоздал на двадцать минут. Последним
из вагона первого
класса вышел пассажир в бобровой шапке и пальто с куньим воротником.
— Да я же вам говорил вчера! Я уж года три как не учусь… Я
из четвертого
класса вышел.
— Это все равно, Ваня. Все зависит от тебя, от того — какие у тебя правила, какой характер. Соблазны?! Они всегда есть. Знаешь, это уже старо — застращиванье сценой. Я еще в пятом
классе видела у нас, во время ярмарки, пьесу"Кин, или Гений и беспутство". В ней этот знаменитый актер отговаривает девушку
из общества. На сцене
выходит очень трогательно. Но это ведь мелодрама, Ваня!
Из вагона второго
класса вышел только один пассажир, молодой человек лет двадцати трех, небольшого роста, но стройный, шатен с бледным, выразительным лицом и умными карими глазами, уверенно смотревшими через золотое пенсне, крепко сидевшее на правильном, с маленькой горбинкой носу.
Доехал папаша благополучно.
Из первого
класса на своей станции с узелком
вышел, — борода вперед, живот гоголем, — начальник в красной фуражке так глаза и вылупил. Не иначе, как Губарев подряд в Питере взял: на всю аглицкую нацию мятные пряники поставлять. Однако ж экипажа на мягких рессорах ему не подано…